Адресно.
Вот так надо бы делать. Ну вы меня поняли что.
читать дальшеЗаскрипели двери сарая, развели коней. Боярин, наклонясь, пролез в
дымную избу, где шевелились во тьме, вздыхали и храпели спящие. Хозяйка, в
серой холщовой рубахе, раскосмаченная, вздувала лучину. Неровное пламя
пятнами заметалось по стенам, выхватывая то грубый стол, то лавку, то печь.
Взрослая девка дико спросонья глядела из-под овчинной шубы, уставясь на
приезжих бессмысленными глазами, в которых отражалось пламя лучины.
Лохмы сажи свисали с потолка и с развешенных под матицею сетей.
Хозяева узнали ключника, а поняв, что перед ними сам боярин,
засуетились:
- Еда-то наша!
Во всем доме был только горшок вчерашних щей. Мужик стянул мокрые
сапоги с ног боярина, обтер ветошью, прищелкнул, оглядев ладную работу,
точеный каблук - не попортить бы! Набил сеном, устроил сушить в вольном
тепле.
Скоро уселись за стол. Хлебали чуть теплые щи. Меж тем как лучина
дымила, догорая, хозяйка вставляла новую. Огарки с шипом падали в лохань с
водой. Тараканы метались по столу, нежданно потревоженные в этот их
тараканий час. Но от устали не было даже брезгливости. Кое-как поужинав,
повалились кто где. Боярину хозяин отдал единственную в избе деревянную
кровать, куда Иван Кузьмин лег вместе с сыном Юрием. Ключник и холопы
устроились на полу на сене. Наконец, убрав со стола и погасив последнюю
лучину, поворочавшись, улеглась и хозяйка, тоже на полу, у порога, рядом с
хозяином.
В избе было душно, стойкий дух сажи, овчины, печеного хлеба, мужских и
женских тел, запах конского пота от попон, еще какие-то запахи. Стало опять
слышно, как в лесу что-то ухает и кричит протяжно.
- Вишь, он беспокоитце, - прошептал хозяин. - Гостей зачуял, не было бы
худа!
Хозяйка что-то отвечала ему, боярин слышал неясно, проваливаясь в сон.
Утром Иван Кузьмин пробудился от запаха дыма. С дороги все тело ломило.
Не вставая, он следил с кровати, как возится хозяйка у печи, низко
пригибаясь, ворочая ухватом горшки. Дым сизой колеблющейся пеленой висел под
потолком, наполняя горницу до крохотных волоковых окошек, трудно уходил в
дымник. Ивану Кузьмичу не доводилось о сю пору жить в курной избе, и он с
завистью вспомнил изразчатую печь в новгородском тереме своем, удобные
лежанки, чистые горницы... Дым опустился до кровати.
***
Печь дотапливалась. Хозяйка выгребла уголья в зольник, обмела под
помелом из можжевеловых веток, стала класть хлебы. День был субботний, пекли
на всю неделю. Девка, прибранная, как только можно, - причесалась, даже
синенькие бусы надела на шею - помогала матери, взглядывая то и дело на
Юрко, потрепанный наряд которого здесь казался верхом роскоши.
Возились щенки в углу, какие-то тряпки висели у печи, сохли детские
пеленки, за ткацким станом были свалены грудой заготовленные копылья. На
полице одиноко светился медный скобкарь, выглядевший князем среди
деревянных, домашней выделки мисок и братин, глиняных закопченных латок и
горшков. Пахло как в бане, пока еще не начали мыться, - сухим жаром. Уже
начинал подыматься хлеб. Хозяйка задвинула устье печи дощатой подгоревшей
заслонкой. Под столом заворочался и тоненько заблеял ягненок. Хозяйка
пояснила:
- Бодат! Овца-то, бодат его! Объягнилась не в пору, да и не дават
сосить, не признает, глупа, первый раз еще носит-то! Я уж прибрала в избу, а
то забодат совсем. Да и дома сосить некак! С пальца уж! Да даю вот из своих
рук овце! Ну, мой миленькой! Бросила тебя матка, да? Глень, и на ножки плохо
встает уж!
Она унесла ягненка в хлев, кормила, потом занесла обратно в закут. Он
тыкался мордочкой ей в передник.
***
Вечером пришел еще мужик, в рванине, с кнутом на плече и берестяной
дудою в руках - пастух. Хозяйка, извинясь, пояснила:
- Он нынце у нас постоем!
(Пастух, один на три деревни, жил по очереди в каждой избе.) В то же
время вполголоса она зло бранила девку, даже курвой назвала верно, из-за
Юрия, подумал Иван Кузьмин.
Но не вытянем.